Грех и порок не оставались в стороне. В записи из дневника приюта Реке, датированной январем 1822 года, говорится, что девочку по имени Матильда пришлось "отшлепать около сорока раз", прежде чем она последовала за Реке в чтении молитвы54.54 Двумя неделями позже глухонемого мальчика, который был отдан в ученики к мастеру-кузнецу, пришлось "основательно выпороть" за то, что он защищался, когда его бил мастер.55 Воскресным мартовским утром мальчики Дюссельталя стали свидетелями публичной порки Якоба, который проделал дыру в бочке с бренди, варившимся в доме, чтобы выпить его содержимое. Между ударами его призывали раскаяться в содеянном, но он так и остался "необращенным" и был заключен в тюрьму на неделю с ногами, закованными в "деревянные ботинки". О приеме пищи, школьных занятиях и отходе ко сну оповещали звуки трубы, и заключенные маршировали к своим обязанностям в военном порядке. Институт спасения был мрачным местом для тех, кто попадал под его диккенсовскую дисциплину, но, как и многие другие подобные добровольные фонды, он был незаменимым дополнением к минимальному социальному обеспечению государственных властей. К 1823 году он стал официальным центром помощи брошенным детям в окрестностях Дюссельдорфа.
Протестантские миссии, институты и благочестивые общества послевоенной эпохи представляли собой разнообразную социальную группу. Среди отцов-основателей выделялись состоятельные люди из социальной (а зачастую и политической) элиты, поскольку только они обладали капиталом для приобретения помещений и оборудования и влиянием для получения привилегий от властей. Кроме того, существовала разветвленная сеть сторонников в небольших городах и деревнях прусских провинций, в которых подавляющее большинство составляли ремесленники. Они объединялись во вспомогательные общества, которые собирались для молитв, чтения Библии, дискуссий и сбора пожертвований на христианские цели. Заметное место добровольных ассоциаций - Vereine - в ландшафте евангелического протестантизма XIX века было чем-то новым и значительным. Возможно, это была не та скептическая, критическая, спорная, буржуазная "публичная сфера", которую идеализировал Юрген Хабермас, но она представляла собой впечатляющий самоорганизующийся импульс, способный питать протополитические сети и объединения. Она была частью более широкого разворачивания добровольной энергии, преобразовавшей общество среднего и ниже среднего классов XIX века.
Протестантское возрождение в Пруссии стремилось найти свое выражение вне рамок институциональной церкви. Церковная служба рассматривалась как один из возможных путей к назиданию, но пробужденные христиане предпочитали, по словам одного из них, "частные набожные встречи, проповедь в доме, сарае или поле, конвент".56 Некоторые пробужденные протестанты открыто пренебрегали официальными конфессиональными структурами, называя церковные здания "каменными домами", а церковных пасторов - "людьми в черных мантиях".57 В некоторых прусских сельских районах местное население отказывалось от услуг официального духовенства, предпочитая собираться на молитвенные собрания. В дворянском поместье Реддентин в Померании подобные молитвенные собрания начались в 1819 году, где они поощрялись помещиками Карлом и Густавом фон Белоу. Среди участников был пастух по имени Дуббах, который прославился своими импровизированными проповедями. Сообщается, что после одной из проповедей Дуббах выскочил в зал и ударил коленопреклоненных верующих - в том числе и хозяина поместья - по затылкам, восклицая "Смиряйтесь!".58 Эти харизматические мероприятия были призваны не просто дополнить, но и заменить службы, предоставляемые официальной церковью; пробудившихся христиан в поместье призывали не посещать проповеди местного священника и не обращаться к нему за пастырским советом. Другими словами, в своем более радикальном обличье возрожденческий евангелический протестантизм был движим открытой враждебностью к структурам официальной религии. Сепаратисты" - это те, кто хотел полностью отделиться от официальной церкви и отказывался допускать ее участие в своей жизни, даже в таких вопросах, как крещение младенцев, где священнослужители были обязательны по закону.
Здесь существовал огромный потенциал для конфликта со светскими властями. После 1815 года прусское государство стало более активно вмешиваться в религиозную жизнь королевства. 27 сентября 1817 года Фридрих Вильгельм III объявил о своем намерении объединить лютеранскую и кальвинистскую конфессии в единую Прусскую "евангелическо-христианскую церковь", позже известную как Церковь Прусского союза. Король сам был главным архитектором этого нового церковного образования. Он разработал новую объединенную литургию, собрав воедино тексты из немецких, шведских, англиканских и гугенотских молитвенников. Он издал правила украшения алтарей, использования свечей, облачений и распятий. Цель состояла в том, чтобы создать композицию, которая бы отвечала религиозным чувствам как кальвинистов, так и лютеран. Это была еще одна, заключительная глава в долгой истории усилий династии Гогенцоллернов по устранению конфессионального разрыва между монархией и народом. Король вкладывал в унию огромную энергию и возлагал на нее большие надежды. Возможно, отчасти это было связано с личными мотивами: конфессиональный разрыв не позволял королю причащаться вместе с его покойной женой-лютеранкой Луизой. Фридрих Вильгельм также верил, что уния стабилизирует церковную ткань протестантизма перед лицом значительно возросшего католического меньшинства в послевоенной Пруссии.59
Главным мотивом было желание внести порядок и однородность в религиозную жизнь королевства и предотвратить потенциально анархические последствия религиозного возрождения. Фридрих Вильгельм III инстинктивно неоабсолютистски относился к распространению сект. На протяжении 1820-х годов Альтенштейн, глава нового Культурминистериума (министерства религии, здравоохранения и образования, основанного в том же году, что и Церковный союз), внимательно следил за развитием сект как внутри королевства, так и за его пределами. Особый интерес представляли секты швейцарских долин Хасли, Гриндельвальда и Лаутербрунна, приверженцы которых молились обнаженными, считая, что одежда - знак греха и позора. Министерство составляло списки сектантских изданий, субсидировало распространение контрсектантских текстов и тщательно следило за религиозными группами и объединениями всех видов.60 Фридрих Вильгельм рассчитывал, что назидательные и доступные ритуалы и символическая культура Прусского союза остановят центробежное притяжение сектантских образований, подобно тому как Наполеон надеялся, что церковь Французского конкордата, основанная в 1801 году, закроет раскол, возникший среди французских католиков после революции.61
В основе унионистского проекта лежит навязчивая забота о единообразии, узнаваемо постнаполеоновская: упрощение и гомогенизация облачений у алтаря, как на поле боя, литургическое соответствие вместо плюрализма местных практик, которые были нормой в предыдущем веке, даже модульные Normkirchen (стандартизированные церкви), предназначенные для сборки из готовых частей и доступные в разных размерах для деревень и городов.62 Судя по всему, восстановление религиозной жизни в королевстве король рассматривал как неразрывно связанное с ликвидацией церковного плюрализма: "Если каждый безмозглый священник захочет выйти на рынок со своими немытыми идеями... - говорил он своему доверенному лицу и сотруднику епископу Эйлерту, - что из этого выйдет - или может выйти?63
На начальном этапе консолидация униатской церкви проходила достаточно гармонично, но в 1830-х годах оппозиция резко усилилась. Отчасти это было связано с тем, что прусская администрация постепенно расширяла сферу действия унии до такой степени, что ее литургические правила стали обязательными для всех протестантских общественных богослужений на территории королевства. Многие протестанты возражали против
